Стандарты красоты

У папы были весьма жесткие стандарты красоты для ХХ-го века. Попробуй найди на улицах города красавицу с длинной косой, без косметики и в платьях. Я, зная об этом, очень любила провоцировать его на несанкционированный митинг за натуральность женщин. Увидев по телевизору какую-нибудь коротко стриженную разукрашенную красотку, я звала папу:
— Папа, смотри, какая тетя красивая.
И забавлялась, наблюдая, как папа плюется и возмущается:
— Да что красивого-то? Да это разве красивая? Да не дай бог приснится такая – паралитиком сделаешься. В огороде пугало красивее и то. Тьфу, кикимора!
Приходя из парикмахерской, окрыленная химической завивкой и хной мама, не успевала отбиваться от папиных комплиментов:
— Тьфу! Как баран. Еще и рыжий.
Но мама же не для папы так старалась, а для подруг – когда они увидятся, то будут долго щебетать, кто, чем, когда и где красился, завивался, одевался и т.д. Как раз у мамы в подругах была тетя Инга, на которую у папы была аллергия и он очень боялся, что она ему приснится и он сделается паралитиком. Поэтому, когда она приходила, папа уходил, буркнув за дверью:
— Тьфу! Чучело!
Глядя на тетю Ингу, все понимали, что этот человек не приемлет полумер и компромиссов. Она представляла собой концентрат всех нахимиченных и раскрашенных женщин во всей вселенной. От взмаха ее накладных ресниц нашу семью, включая кота Пушка, слегка штормило. Вместо лица у нее была рекламная кампания всех существующих видов косметики. Волосы тети Инги, раз и навсегда начёсанные и налаченные, стояли нерушимым монолитом так, что можно было спокойно положить на них вазу с фруктами, что я и сделала. Правда, не вазу и не с фруктами, а тарелку с манной кашей, потому что именно ее я ела, когда она пришла и уселась за стол. Тетя Инга даже не заметила, как я подошла сзади, а мама сделала мне страшные глаза. А я чего? Я ничего. Носят же африканки на головах бананы. Тетя Инга ничем не хуже.
Кроме яркой и блестящей головы, на тете Инге было множество побрякушек – браслетов, бус, цепей, серег и колец. А одежду без люрекса, страз, бисера, пайеток и болтающихся элементов она и одеждой-то не считала. Пушок любил поиграть под столом с какой-нибудь свисающей с ее наряда финтифлюшкой, а я стояла рядом и любовалась своим отражением на ее платьях.
По уровню издаваемого шума, звона и излучаемого блеска тетя Инга вполне могла бы единолично заменить своей персоной бразильский карнавал, береговой маяк или систему оповещения.
Тетя Инга была военной. И муж у нее был военный. И дочь ее была военной. Поэтому она общалась с нами преимущественно строевыми командами. Ее визит обычно выглядел так:
Мама: — Привет, Инга, дорогая!
Инга: — Вольно, Надюха!
Мама: — Пойдем чай пить.
Инга: — Шагом марш!
Мама: — Тебе какого чаю?
Инга: — Надюха! Смирррна! Я сама налью. Отставить!
Заметив меня, тетя Инга вежливо интересовалась моими делами:
— Так! Салага! Докладывай! Как дела?
— Х-хорошшо, — блеяла я.
— Так держжать! Разойдись!
Нашу семью, как и свою, она величала «отделением».
— Отделение! Че за морды кислые? Команды киснуть не было! Отставить! Раз-два!
Мы с мамой слушались ее, как умели. Но тетя Инга никогда не была довольна нашей боевой подготовкой. А Пушок вообще не понимал никаких человеческих слов: ему что налево, что направо, что шагом марш – ничего святого. Сидя на кухне, искрящаяся и переливающаяся тетя Инга обычно курила и ругала на чем свет стоит абсолютно все и всех, начиная от кассирш в магазине и заканчивая новогодней елкой на площади.
— Нет! Ну позорище же! Ты видела, елку поставили в центре площади? (драматическая пауза). И гирлянду повесили!!! (еще более драматическая пауза). Нет! Ну могли бы уж сразу сигнальные огни зажечь! Пусть уж нас из космоса будет видно! Елка! Гирлянда!!!
Мама трагически качала головой и прятала улыбку.
— Нет! Ты видела? В магазинах продавщицы ни бе ни ме! Я ей грю по-нормальному «Кругом!», а она лупышами хлопает и стоит. А у нее сзади картошка рассыпалась. И не видит, бестолочь. Нет, ну народ вообще человеческого языка не понимает. Как жить-то? А?
Мама отворачивалась к плите, и делая вид, что ставит чайник, сотрясалась всем телом. Тетя Инга, высказав тревоги относительно судеб мира, уходила, а папа приходил и спрашивал:
— Клопов что ль тут травили? Навоняли-то.
Когда мы бывали в гостях у тети Инги, то, как правило, слепли от султанского убранства ее дома и глохли от команд, издаваемых тремя генералами на плацу.
Однажды тетя Инга притащила к нам сверток и торжественно отрапортовала с порога:
— Надюха! Отставить ходить, как мымра! Равняйсь на современную моду! Раз-два! Я тебе джинсы достала.
Мы с мамой всполошились при этих словах. Я – потому что подумала, что тетя Инга принесла джина. А мама, видимо, по своим причинам. Когда тетя Инга с торжественным видом разложила на диване какие-то синие штаны, я издала вздох разочарования, а мама – восхищения.
— Ой, не знаю, — лепетала мама, — я в штанах-то и не ходила никогда.
— Отатавить быть нюхлей! Равнение на красоту! Раз-два! Шагом марш примерять!
Мама нерешительно натянула на себя джинсы, а я по-тихоньку их потерла на всякий случай – а вдруг. Тетя Инга была очень довольна.
— Надюха! Так держать! Отставить вертеться! Смиррна! Ты прекрасна! Скажи, салага?
Салага (это я) была не совсем уверена, что это ее мама, и всхлипнула. Но тетя Инга рявкнула, что команды реветь не было, и я притихла. Тут пришел папа. Я побежала к нему с радостным воплем:
— Папаа! Тетя Инга джина принесла! И маму в него нарядила! Пойдем ее потрем!
Папа нерешительно заглянул в комнату и, увидев маму в джинсах, сумел вымолвить только исчерпывающее:
— Епт!
Тетя Инга хлопнула папу по плечу:
— Так точно! Вот это мужчина! От восхищения все слова растерял. И всего-то от каких-то портков. А моего ничем не сразишь. Только честь и отдает. Все под козырек и под козырек. А женщине так хочется услышать комплимент. Отделение! Вольно! Так! Инга Батьковна! Разойдись! Шагом марш! Раз-два!
Человек-праздник умаршировал домой. А наше отделение осталось изъясняться исключительно человеческим языком, используя преимущественно междометия и экспрессивные восклицания.