Потом я стала старше, и даже пошла в школу, и, конечно, разобралась, в чем дело. Но нас, таких беспапных, было много даже в нашей школе – и уж точно во всем мире их набралось бы уйма тысяч миллионов! А значит, не о чем беспокоиться.
Но однажды – я хорошо помню, потому что у меня хорошая память на сны – мне приснился папа. Ну то есть во сне я точно знала, что это мой папа, и даже ни капельки не удивилась. И я посмотрела сон, и когда я проснулась утром, я уже была точно уверена, что папа у меня есть. Не те-о-ре-ти-чес-ки, как говорит мама, а взаправду.
Во сне мой папа был высоким-высоким, и очень красивым. На нем была красивая военная форма, и он быстро-быстро шел большими шагами прямо ко мне, а потом взял меня на руки и долго-долго на меня смотрел. У него были светлые волосы, серые глаза, большой нос… Он держал меня на руках и улыбался, а потом опустил на землю и повел есть мороженное – я это точно помню.
Я попробовала рассказать про этого папу маме, но она почему-то расплакалась и убежала на кухню. Я за ней не пошла, а спряталась под одеялом и сидела там, и все вспоминала. А потом мне стало очень обидно, что вот ведь где-то есть мой папа, а мама даже не хочет мне про него говорить. Я обиделась на нее, а потом вспомнила, что она плачет, и решила, что ее надо жалеть, и стала ее жалеть сильно-сильно – под одеялом. Даже расплакалась сама.
Потом я все-таки вылезла из-под одеяла и пошла к маме. И сказала ей:
— Мама! Я же уже большая. Я же знаю, откуда берутся дети. Ну какой-то же папа у меня должен быть?
Мама посадила меня к себе на колени, дала мне своего чая, и сказала.
— Ну, с точки зрения биологии папа, конечно, есть у всех. Но в жизни получается так, что человек, от которого родился ребенок, папой быть не хочет. Или не может. Или он даже не знает, что он стал папой.
— Ну и почему тогда ему никто не рассказывает, что он стал папой?
— Потому что так бывает, что никто рассказывать не хочет. Или не может. Или даже не знает, кому рассказывать.
Я не все поняла из маминых объяснений, но уловила главное – где-то у меня есть папа, который не знает, что он уже семь лет как папа. Как же ему, наверное, обидно жить! Это всегда обидно – чего-то не знать, а тут такое дело. Сложно. Но еще я поняла, что мама больше не плачет, а значит, я могу рассказать ей свой сон.
И я ей рассказала. Мама слушала и смотрела вдаль, куда-то в окно, не на меня, хотя я была к ее глазам ближе, чем окно. А потом, когда я закончила рассказывать, мама меня поцеловала и спросила:
— Тебе так плохо живется без папы?
Я тоже подумала и посмотрела в окно. Мне были видны ветки деревьев, на которых уже начали появляться почки. Скоро за нашим окном будет шуметь целое зеленое море…
— Мама, — сказала я, подумав, — мне живется хорошо. А вот моему папе, наверное, плохо. Представляешь, он ведь даже не знает, что у него есть я! Я у него есть уже целых семь лет, а он не знает. И еще он бы носил меня на руках, потому что он сильный.
Мама засмеялась.
— Я тебя четыре года на руках носила, пока спину не повредила. Этого мы, значит, не ценим?
— Но ты же сейчас не можешь. У тебя болит спина, а у папы бы не болела. И он бы мог носить пакеты с продуктами из магазина, и ему потом не надо было бы лекарства пить и мазать спину.
— Это да… — мама снова задумчиво уставилась в окно, туда, где скоро будут мчаться, обгоняя друг друга, большие зеленые волны.
***
Здравствуй, Андрюша!
Мне очень хочется надеяться, что ты еще помнишь меня, хотя прошло уже восемь лет с тех пор, как мы виделись. Я ничего не знаю о том, как ты жил и живешь, и в соцсетях тебя найти не смогла, хотя и очень старалась. Я решила написать тебе письмо, но у меня в записной книжке только адрес твоей мамы, поэтому надеюсь, что, если ты больше не живешь в нашем городе, она перешлет письмо тебе, и ты его все-таки получишь.
Так вышло, что замужество мое не сложилось, и разбежались мы с Сергеем сразу же после свадьбы. Я очень виновата и перед ним, и перед тобой, и перед самой собой. Про нас ему рассказала моя подруга (уже, конечно, бывшая, хоть я и понимаю, что она все сделала
правильно), рассказала буквально через две недели после свадьбы. И так вышло, что именно в этот день я узнала о своей беременности. И получилось, что я ему готовлю одну новость, а он мне – совершенно другую. Сейчас я уже и сама не понимаю, как я могла тогда одновременно готовиться к свадьбе и встречаться с другим мужчиной, а тогда мне казалось, что его обвинения слишком жестоки, а приговор чересчур суров. Ведь мы же свободные люди! Вы, мужчины, можете спать сразу с несколькими женщинами, а мы, значит, не моги и думать?
Конечно же, он ушел сразу. Поверить в то, что я ношу его ребенка, для него оказалось совершенно невозможным, ведь он был «так аккуратен, что ничего подобного не могло произойти». А в то, что с тобой произойти такое могло, он поверил сразу.
Сейчас я думаю лишь о том, что он поступил совершенно правильно, когда ушел. Дочка совсем не похожа на Сергея – у нее светлые волосы, серые глаза, очень живое, подвижное лицо. Я не смогла бы растить ребенка с человеком, которому не могла бы с гордостью говорить, что
дочь – вылитый папа. Это сложно объяснить, но именно такие вещи, на мой взгляд, и составляют вкупе семейное счастье.
Однако я никогда не решилась бы написать тебе письмо, если бы моей дочери не начали сниться сны про «ее папу», которого, по сути, никогда у нее не было. Она рассказала мне, что видит во сне высокого мужчину в военной форме, светловолосого, сероглазого, который
носит ее на руках. Не кажется ли тебе, что это целиком и полностью твой портрет?
Прости, что не писала раньше. Мне было очень стыдно перед тобой.
Но сейчас я думаю только о Танюшке, которой очень хочется знать, что где-то у нее есть папа. Если бы ты смог хотя бы на секунду предположить, что этот ребенок – от тебя, я была бы очень тебе благодарна. Я ни в коем случае не настаиваю на возобновлении отношений или официальном признании Тани твоей дочерью, но думаю, что рассказать тебе о ней все-таки было правильно.
Спасибо тебе за то, что прочитал.
***
Что-то глухо колотнулось внутри, замерло, а затем забилось часто-часто, как бывает после спринта или высоко в горах. Высокий некрасивый мужчина с уже начавшими седеть светлыми волосами (у блондинов седина не бросается в глаза, пока ее не станет слишком много) сидел, сгорбившись, на краю кровати, уткнувшись длинным носом в мелкие строчки такого редкого в наши дни настоящего, живого письма. Где-то там, в городе, где он провел и детство, и юность, городе, который он помнит и за его прекрасные зеленые парки, и за нарядные улицы, и за аттракционы, и за ларьки с мороженным, которое покупал ему папка по воскресеньям – где-то в этом далеком городе живет девочка Таня, которой снятся сны про сильного папу-военного, который носит ее на руках.
У него папа, хотя и «воскресный», но все-таки был. У Тани папы нет.
Мужчина достал из конверта фотографию светленькой ясноглазой девочки с большими «школьными» бантами и ярким букетом и долго смотрел на нее, почти не моргая. Утром пойдет договариваться об отпуске, решил он. Утром пойдет. Школа в их городке хорошая, да и для Лены работу будет найти не сложно… Надо все как можно быстрее сделать, столько времени потеряно, столько лет!
***
Зеленое море листвы шумело, волновалось над головами жителей двора. Бабка Марьяна поглядывала на носящихся по детской площадке детей, задумчиво шевелила высохшими губами – почетная обязанность следить за местной ребятней вызывала у Марьяны Степановны ностальгию по светлым дням, когда разбитые коленки и песок в волосах грозили только ее сынишке. Сейчас, когда вырастила бабка Марьяна третьего внука и ждала правнуков, такие «наблюдения» казались ей особенно важными. Она, как настоящий пограничник, ни разу не подпустила к детской площадке незнакомцев, знала поименно всех жителей большой пятиэтажки, и детей ей доверяли беспрекословно – уйти от ее бдительных выцветших глаз не удалось ни одному дошколенку.
Вот между гаражей, по ту сторону через двор, прошла Танечка, дочка Лены с третьего этажа, портнихи. Танечка идет из школы, и встречать ее тоже доверено Марьяне Степановне, чтоб по часам, чтоб не задерживалась после уроков. Но Таня – девочка обязательная, по ней часы сверять можно. Бабка Марьяна хорошо знала и Лену, знала, что растит она Таню одна, бабушка-дедушка навещают внучку редко, и никаких мужей, никаких мужиков там нет и в помине.
Однако вот из-под арки во двор заходит мужчина в военной форме, мужчина незнакомый, первый раз его видит бдительный страж, широкими шагами идет в сторону приближающейся Тани, и та вдруг застывает на месте, а потом, взяв стремительный разбег, почти летит, несется прямо к незнакомцу.
— Папаааааааа!!!
А этот военный подхватывает девочку на руки, подхватывает и обнимает, прижимает к себе, что-то быстро-быстро говорит, улыбается, глядя в счастливое детское лицо, и бабка Марьяна понимает всем своим старым, уже заходящимся, но очень мудрым сердцем: не сейчас. Не беззаконие здесь творится, а Закон. Самый высокий, и самый верный. Самый праведный. Не лезь, бабка. Не спрашивай. Не думай, куда уводит широкими шагами незнакомый взрослый мужчина маленькую семилетнюю девочку. Только туда, только туда он может увести ее, где расступается зеленое море деревьев и между новыми магазинами притаился осколок прошлого – старый покосившийся киоск с мороженным.
***
Он сказал ей: собирайте вещи. На все про все у меня три дня, отпуск только летом дадут, обещали в положение войти.
Он сказал ей: в ЗАГСе я договорился, там Мишкина жена работает, помнишь Мишку? Не помнишь, неважно. Расписываемся, все документы на руки – и на самолет.
Он не смог сказать ей, что он бесплоден. Давно бесплоден, ветрянка для мальчишки-подростка – опасная штука. И что Таня никак не может быть его дочерью.
Он сказал ей: успеем. Успеем. Я сказал – успеем.
Он сказал ей: школа у нас хорошая, я узнал.
Анна Ларина
0 комментариев