Ты мужик?

— Ты мужик?
— Мужик.
— Тогда надевай сиськи и вперёд, я сказал!

Я покидаю гримёрку, опасливо озираясь по сторонам. Следом за мной выходит режиссёр, нарочно громко хлопая дверью.

— Иммануил Яковлевич! Ну услышат же.
— Лёша, знаешь старую китайскую мудрость? — он выжидающе посмотрел на мою испуганную физиономию секунд пять и жизнерадостно выдал. — Не ссы!
— Боже мой, и как их угораздило обеих в один день с гриппом свалиться?
— Лёш, ну ты пойми, ну бывает. Ну заболела актриса, ну заболела её замена. Ты единственный, кто может быстренько выучить роль. Надо собраться и сыграть. Всего пара часиков, и ты снова не мать Эмпедокла. Хорошо?
— А зарплата?
— Ну я же уже сказал, двойная.
— Угу. А сколько спектакль идёт?
— Ну, иногда два часа, иногда меньше, мы играем до последнего зрителя, — звучно засмеялся режиссёр, похлопывая меня по спине. Этот анекдот старый как мир, мог бы и что-нибудь новое придумать…
— Так, всё, твой выход, пошёл! — и Иммануил Яковлевич вытолкнул меня на сцену. Пять сотен глаз уставились на меня. Итак, я мать Эмпедокла. Здрасьте. Хорошо хоть слов немного.
— О горе мне! Мой сын погиб в огне! О, я несчастейшая женщина на свете! — твою мать, а дальше-то что? Блин, блин, блиииин. — О, что я говорю? — мои глаза делали отчаянные посылы людям за кулисами. Скорее бы они уже вышли, а я ушёл. Это будет самая провальная роль в истории театра.
На сцену выходит тучный молодой человек с мечом. Понятия не имею, кто это, но как бы пугаюсь его оружия и убегаю.

— Лёша!
— Иммануил Яковлевич, ну не помню я эти слова! Ну почему нельзя кого-нибудь другого вместо меня поставить? У меня вон грудь сползает, и тушь течёт.
— Так, у тебя всего три выхода на сцену. Один прошёл.
— Один выход с одной репликой! И я уже наложал!
— А ну собрал сиськи в кулак, поправил их и пошёл роль повторять. Нет больше никого, смирись. Давай, у тебя пять минут, чтобы разбудить в себе материнский инстинкт.

***
— Лёха, твою ж в пень? Там тебя все ждут!
— Чё?
— ВЫХОД ТВОЙ, ДЕБИЛ.
— Бляяяя.
Я распахиваю дверь и вылетаю из гримёрки. Повторил, называется, текст.
Выбегаю на сцену, попутно вспоминая, что грудь находится уже приблизительно на уровне живота и невозмутимым движением резко возвращаю её на место.

— Что тут такое?
— О, господа, вот и она, мать Эмпедокла, та самая, с которой мы хотели играть в кости. Она всегда и всех обыгрывает.
— Но мы решили, — произносит один из актёров сквозь зубы, — что уже очень поздно, сегодня игр не будет.
— Это правда? — я смотрю на своего партнёра слегка прищуренными глазами.
— Да.
— Тогда пойду, — с гордо поднятой головой я удаляюсь за кулисы.

— Алексей! — никогда бы не подумал, что слово без единой буквы «р» можно прорычать.
— Ну вы же сами мне сказали идти повторять роль.
— Хватит ныть! По-бабски будешь себя на сцене вести! Накосячишь в последнем выходе, лишу премии, усёк? Кстати, тебе выходить через минуту. Ты помнишь? Мать Эмпедокла выхватывает меч из-за пояса и пронзает дядю Эмпедокла, который уговорил того прыгать в вулкан.
— Угу, — я ничего не помнил.
— Давай, пошёл.

Я уже в третий раз за вечер, вылетаю на сцену. Так, надо не облажаться. Финал.

— И вот мы свиделись! — мой голос разносится по всему залу. — Я предупреждала тебя, что ты умрёшь рано или поздно.

Испуганный взгляд дяди Эмпедокла. Вот уж кто вжился в роль, не то что я.

— Подойди ко мне, брат.

Его лёгкие шаги слышны, словно он ступает тяжёлыми сапогами. И вот он приблизился на достаточное расстояние. Моя рука тянется к поясу, чтобы пронзить врага мечом…

СУКА, ГДЕ МЕЧ?

Из-за кулис смотрят испуганные глаза режиссёра. Я провалил спектакль? Ну уж нет. Не зря же я долгими репетициями слушал его байки, как актёры выкручивались из разных ситуаций. Я разворачиваюсь и ногой наношу удар по балахону своего врага. Его круглые глаза говорят о том, что такого он никак не ожидал.

— Что, брат? Думал, я так проста? Сандали отравлены! И их яд уже у тебя в крови.
— О нет, — хрипит мой якобы брат, падая на землю. Тут же его закрывает опустившийся занавес.

Какой кошмар. Меня уволят. Меня точно уволят.

Из зала доносится неприкрытый смех. Вот тебе и трагедия, блин.

— Лёша…
— Иммануил Яковлевич, ну не знаю я текст. Ну вы поймите. Пришёл на работу, а тут на тебе, играй мать.
— Да забей, Лёш, — наш великий и ужасный режиссёр вдруг разражается смехом. — Красавчик, выкрутился. Яд у него на сандалях, боже. До завтра эти две не выздоровят. Двойная плата, как и сегодня. Ещё раз сыграешь?

БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ